[Нора]

Продолжение 1.

Синдеева: 600 миллионов как-то меня очень удивило.
Сванидзе: 600 миллионов человек был прогноз России на вторую половину 20-го века.
Синдеева: А кто тогда делал прогнозы?
Сванидзе: Были международные эксперты. Россия была в Европе самой быстрорастущей по населению страной тогда. Не будем этого забывать. Вообще все было слава Богу. Недаром 1913-й год стал совершенно ослепительным для России, а потом в течение всех лет советской власти сравнивали с 1913-м годом. Говорили: «А у нас сейчас тракторов больше, чем в 1913-м», - говорили 70 лет спустя, «А у нас сейчас чугуна побольше, чем в 1913-м».
Правда, в 1913-м Россия была главным в мире экспортером зерна, а к концу советской власти стала главным в мире импортером зерна. И Николай, движимый какими-то иллюзорными представлениями о России, о ее будущем, о том, что должно быть, движимый желанием сидеть, чтобы белый царь был в Константинополе, чтобы православный престол туда снова вошел, потому что мы же православие получили из Византии, и вот эта мечта, чтобы в Византию вернуться. На чем основана, об этом надо было ли думать?
Синдеева: Но весь мир так же воспринимал Россию, это было не только внутреннее ощущение.
Сванидзе: Нет, это было во многом внутреннее ощущение. Конечно, была соответствующая, как сейчас принято говорить, референтная группа, которой он доверял. В нее входила его жена, прежде всего, и еще некоторые близкие ему люди, которые ему говорили: «Ники, ты должен». Но на этот счет было и другое мнение, почему он вверг Россию в войну. Очень умный человек, французский посол тогда в Москве, Морис Палеолог, представитель царской, кстати, византийской династии, он говорил, что под очень сильным давлением националистических кругов царь это сделал, вверг Россию в войну, что кончилось катастрофически, потому что это кончилось февралем, потом октябрем, потом гражданской войной и далее везде.
Синдеева: А что сейчас то?
Сванидзе: Сейчас у нас нет, февраль у нас будет через два месяца, но это месяц.
Синдеева: Сейчас в этот момент должна быть пауза.
Сванидзе: Но это месяц имеется в виду, а не революция. У нас сейчас все замечательно, прекрасно. Рейтинг нашего президента высок. Но единственное, что надо отметить, что когда Россия вступила в Первую мировую войну, рейтинг государя-императора был чрезвычайно высок. Вообще Россия вступила в войну под гром патриотических аплодисментов, гром.
Синдеева: Поэтому, может быть, и проводят эти аналогии.
Сванидзе: Естественно. Мне не хочется думать о плохом, и нет, в общем, серьезных оснований об этом думать. Тем не менее, основания не только радоваться присутствуют, несомненно.
Синдеева: Про некий 1917-й год и говорить даже не будем?
Сванидзе: Нет. 1917-го года не будет в событийном плане. Естественно, есть вещи, которые меня не радуют, прежде всего, это даже не международные события, на которые, в конечном счете, мне, как и большинству моих соотечественников, наших с вами, по большому счету, начихать. Потому что они могут временно радовать, временно огорчать, о них интересно смотреть по телевизору, как там в Пакистане дела обстоят, а как в Шри-Ланке. Не беспокоит, нет, ничего? Через какое-то время перестает беспокоить. Беспокоит то, что происходит в магазинах, беспокоит то, что происходит на улице, здесь, на этой улице, под окнами. Беспокоит общая атмосфера людей, которых беспокоит не только то, что в магазинах, беспокоит то, что происходит в воздухе. В воздухе ничего хорошего не происходит. Кроме того, усиливается ощущение, что мы в какой-то стеклянной колбе, мы отдельно от всех.
Синдеева: Это правда. Два момента, которые мы сейчас чувствуем, мне так кажется, это ощущение действительно, что мы в стеклянной колбе и попадаем все больше в какую-то изоляцию внутри себя, а второе – это отсутствие завтрашнего дня, некого планирования для себя.
Сванидзе: Совершенно верно. Не видно стратегии и завтрашней, и послезавтрашней. Как говорил Воланд, хотя бы на короткое время. Не видно этого. И потом как-то изоляция от значительной части мира, практически от всего мира, которая все время усиливается, усиливается ощущение этой изоляции, это плохое ощущение. Мы уважаем наших северокорейских друзей, но все-таки идея чучхе, опоры на собственные силы – это не самое великое достижение последнего века, как мне кажется.