Гладиатору посвящается

[grg]

"Бояться просто нет времени". Интервью с военврачом Давидом Рехтманом

В ходе операции "Нерушимая скала" погибли 64 военнослужащих Армии обороны Израиля. Потери были бы значительно выше, если бы не самоотверженные действия армейских медиков – срочников, кадровых военных и резервистов. О том, как действуют врачи под огнем противника, нам рассказал батальонный врач бригады НАХАЛ Давид Рехтман.

Наш собеседник приехал в Израиль 14 лет назад после окончания Свердловского медицинского института. Подтвердив лицензию, был призван в армию в качестве врача. Работает старшим врачом детского приемного покоя больницы "Адаса" (Ар а-Цофим). Армейская специальность – батальонный врач в звании капитана.

Насколько то, что вы делаете на поле боя, отличается от работы в приемном покое?

Патология бывает та же самая – раны те же раны, болезни те же болезни. Отличаются процесс принятия решений, оборудование. Само собой, и поведение людей тоже. Например, 20-летний парень, который приходит в приемный покой с осколком в ноге, особого возбуждения у медицинского персонала не вызывает. Никто не стреляет, в тебя не летят ракеты, ты знаешь, что он у тебя в руках, что его никуда перевозить не надо.

На поле боя все по-другому. Вместо того, чтобы держать все стерильным, ты все выкладываешь из 30-килограммового рюкзака. В этом рюкзаке – фактически весь приемный покой, только уменьшенный. В тебя стреляют, ты должен принять решение, нужно ли его эвакуировать, и если да – то как: на танке, в БТРе, на вертолете или пешком. Насколько это срочно, может ли он подождать два часа, пока все не утрясется – нас утрясут или их утрясут.

Репутация израильской медицины очень высока. Касается ли это и военной медицины тоже?

Израильская армейская медицина находится на одном из первых мест в мире. Мы используем новейшие разработки американской армии, а та – последние наши разработки. Очень многие новшества, которые есть у американцев, на самом деле изобретены здесь. Да и факты свидетельствуют, что ЦАХАЛ – неплохое место по части медицинского обслуживания.

Подсчитывали ли вы, сколько дней провели в секторе, сколько времени были под огнем, и скольким раненым оказали помощь?

Раненых у меня было 12 человек, под огнем в разных ситуациях были несколько часов. А на территории сектора я находился приблизительно три недели. Меня призвали с первого дня операции: мы не сразу зашли, но все время наземной операции я был в секторе с солдатами. Кроме двух последних дней, когда меня просто вытащили.

Были и тяжелораненые?

К моему большому счастью и к счастью солдат (тьфу, тьфу, тьфу, стучу по дереву) ранения были легкие или средней степени тяжести. Самые серьезные раны – перебитые осколками противотанковых ракет носы и рты. Двум солдатам потребовались операции, чтобы восстановить челюсти и носы. Основная моя функция в такой ситуации – это принять решение ничего не делать на поле боя и срочно эвакуировать. Ведь можно начать совершать "геройские" поступки, которые просто их убили бы.

Что в это время происходит вокруг, и как вам удается от этого отключиться, чтобы выполнять свою работу?

Умение отключаться приходит с опытом. Я прошел через "Защитную стену", через Вторую ливанскую войну, было время научиться. Бежишь в ту сторону, где раненые, независимо от того, что в тебя стреляют. Думаешь о том, что должен сделать ты, а не о том, что могут сделать с тобой. Нет никаких инструментов, которые учат тебя вести себя правильно на поле боя. Это или есть, или нет, к кому-то это приходит, к кому-то – нет. Но сказать, как это делается… Не думаю, что кто-то сможет ответить. Есть раненые – и ты идешь к ним.

Отдаете ли вы себе отчет в том, что это опасно, или включается "автопилот"?

Когда ты далеко от места, где все происходит, и у тебя есть несколько секунд подумать, тогда действительно в тебя вселяется страх. Помню, в Ливанскую войну нас попросили отправиться к раненым, которые были в подбитом танке. До них было несколько километров, и пока мы добирались на другом танке я начал ощущать, что что-то будет не так. Но сомнений в том, что надо ехать, не было – сели в танк и поехали.

Но во время столкновений в Газе времени думать не было. Я был с подразделением, которое попало под ракетный обстрел. Там не до сомнений. Стреляют – стреляют. Ты бежишь и лечишь. Да там и лечить не надо было – только перевязывать, давать обезболивающее и эвакуировать. Все это время по нам продолжали стрелять, взрывались ракеты… Ну и что?

Оправдано ли присутствие на поле боя врача вашей квалификации?

Я думаю, что да. Это дает возможность принять правильное решение и оказать необходимую помощь тем, кто без этого может в течение 15 минут погибнуть. Когда врач или фельдшер с армейской квалификацией, знающий, что нужно делать, находится в двух минутах от раненого, это меняет ход событий.

Когда ты оставляешь право принять решение обычным военным, то понятно, что их будет интересовать, как с наименьшими потерями выполнить боевую задачу. Но раненный солдат останется позади. Когда есть возможность делать обе вещи параллельно, всем спокойней. И военным спокойнее, что кто-то принимает эти решения за них.

На вашем постоянном рабочем месте вы никогда не знаете, кто придет к вам. В боевых условиях вашими пациентами становятся знакомые вам люди, с которыми вы провели много времени вместе. Как это влияет на вашу работу?

В израильской армии с огромной симпатией и уважением относятся к военным врачам. Несмотря на то, что нам под сорок, а солдатам около двадцати, мы много в чем можем дать им фору. Мы вместе спим, вместе стоим на страже, вместе едим и вместе идем под пули. Конечно, екает сердце, когда ты видишь, что тот, кто прикрывал тебя справа или сзади, упал. Но ты подавляешь эти эмоции и продолжаешь действовать на автомате. Выбора-то все равно нет. У меня был случай, когда я нашел бездыханным своего хорошего товарища, с которым говорил за полчаса до этого. Но отключаешься и делаешь то, что надо.

Одна из особенностей действий в секторе Газы – присутствие гражданского населения на поле боя. Приходилось ли вам оказывать помощь палестинцам?

В районе, где мы действовали, мирного населения не было – все эвакуировались. То, что там одни боевики, выяснилось в первых же столкновениях. Мы знали, что когда на поле боя появляется машина скорой помощи, ее задача – не эвакуировать раненых, а перебрасывать террористов с места на место.

Но если бы возникла необходимость оказать медицинскую помощь террористу или мирному жителю – я бы ее оказал. В этом у меня тоже есть опыт. Делаем для них то же самое, что делаем для всех остальных. Тут различий нет. Раненый остается раненым, а стрелял он в меня или нет – разберемся потом.

Когда я работаю в больнице, то 80% моих пациентов – арабские дети. Большая часть их матерей на иврите вообще не говорят – я разговариваю с ними на арабском. Я знаю, что часть матерей приходит в одиночестве, потому что их мужья сидят в израильских тюрьмах, а политические взгляды этих матерей мало чем отличаются от взглядов их мужей. Ну и что – это наша израильская специфика.

Медицина часто воспринимается в Израиле как "русская" профессия. В армии дело обстоит так же?

В последние годы в армии это не особо заметно, поскольку волна репатриации спала. Но когда я призывался, среди армейских врачей было огромное количество "русских" ребят. Многие из них остались в армии и сделали блестящую карьеру. Такая ситуация была и 30 лет назад. Мой босс, завотделения в Ар а-Цофим – тоже "русский", дослужившийся в армии до подполковника медицинской службы. У того, кто имеет голову на плечах, руки, сердце и совесть, все получится, неважно, русский он или нет.

Постоянный врач моего батальона – тоже "русский". Его зовут Моше Хасин, он приехал в Израиль в трехлетнем возрасте. По сути, желторотый птенчик, но замечательно функционировал. Идеальная подготовка, сноровка, дисциплина. Когда у него были раненые, он принимал правильные решения… "Русский" врач был и в параллельном батальоне бригады – Ян Нимковский, тоже из нашего института.

Удавалось ли вам поддерживать контакт с ранеными? Как вообще происходит их "передача" – ведь вряд ли есть история болезни и т.д.

Разумеется, ее нет. При первом столкновении мне пришлось эвакуироваться с одним из раненых, чтобы продолжить оказывать помощь до его прибытия в больницу. Там я передал его следующему врачу. В израильской армии существует цепочка, и я всего лишь ее первое звено.

Что касается раненых, то пока я был в Газе, контакт с ними поддерживать было невозможно. Но когда я вышел, то узнал, что ребята из батальона едут их проведать. И я поехал с ними. Пришлось отложить часа на три встречу с семьей, но в данном случае они были на равных правах.

Операция в секторе еще не завершилась, но в израильском обществе уже началась полемика о том, оправданы ли понесенные потери. Что вы думаете об этом как военврач?

Это вопрос не ко мне, а к политикам. Цена боев высока, и жалко каждого солдата. Я серьезно не знаю, стоят ли несколько лет спокойствия на юге 60 положенных душ. Это и не мое дело. В этой ситуации я могу только уменьшить число потерь. Это то, что я должен сделать.

[Gladiator]

СПАСИБО, только для меня это слишком много чести - одному не унести

Лучше - посвящается ВСЕМ ВОЕННЫМ ВРАЧАМ (на которых, между прочим, охотятся азартнее, чем на снайперов) .

А так сказано очень точно, ни добавить, ни убавить...